Да, я продолжаю баловаться картинками. Нет, чтобы взяться за ум и описать, написать нечто цельное и содержательное. Мне так скучно. Я выдираю понравившиеся мне кусочки и их описываю. =__=
И, конечно, ничего не понятно.
А я все равно пишу: они требуют.
по хронологии кусочек первый- Не оглядывайся.
Запекшиеся губы не столько прошептали, сколько выдохнули. Говорить не хотелось, и тем более не хотелось вматриваться в восковое лицо человека, для которого замученное криками и дымом горло просипело сейчас эти слова. Он боялся не совладать с собой, если Армаро, походящий на собственный призрак, напомнит жестом, взглядом, самым своим болезненным видом - как всегда после волшбы, но троекратно сильнее - о том, что произошло. Cлишком легко представлялось, как хрустнут под рукой по-птичьи тонкие кости, если дать волю чувствам... Он не желал терять последнее, что имел.
- Не оглядывайся. В дыму ничего не разглядеть.
Да и нет там ничего. Если кому и посчастливилось схорониться от духов, они испустили последнее дыхание под обломками. Прославленные в песнях белые стены Мелиссы не пережили ворожбы некроманта, рассыпались в крошку и щебень, подтвердив в который раз, что прекраснейшие города возводятся на костях. Он видел, как сложилась, точно карточный домик, церковь, несмотря на всех своих святых покровителей; как бежали, падали, поднимались и вновь бежали люди, надеясь уцелеть - чтобы, вновь упав, подняться уже не совсем людьми: гримасу одержимости Кайлем теперь не спутает ни с чем. Он видел, как существо, надевшее кожу его матери, хохотало, путаясь в собственных внутренностях. Он мог лишь стоять и смотреть, и стирать в кровь руки, работая над веревками, потому что солдаты, вязавшие его к столбу, знали свое дело.
Служители Ордена, явившиеся на легконогих сейвалунских вороных точно к тому моменту, когда живых на площади оставалось двое, тоже знали свое дело: нести свет и уничтожать зло, совмещая одно с другим, для чего к любому отряду приписывался огненный маг. Зло находилось перед ними в образе пошатывающегося подростка, чьим единственным отличием от сверстников был слишком чуткий, слишком опасный Дар, теперь сорвавшийся с цепи...
- Иди, не оглядываясь, - перед глазами стояло лицо матери с ее усталыми глазами. Он ухватил Армаро за шкирку и грубо поставил на ноги. - Ты на ровном месте спотыкаешься.
...Маг тогда стал первой брешью в кольце, которым обступили некроманта. Церковник плел заклинание и не сумел остановить возникший из темноты клинок. И Кайлем убил - чувствуя лишь холодное удовлетворение, когда сталь на треть вошла в тело. Действие - любое действие, сама способность изменять - пьянила радостью после вынужденного безучастного наблюдения. Она сдвинула границы возможного, позволила прорваться сквозь строй черных латников и оставить город в языках пламени, взвившихся с тела погибшего мага. Спасла жизнь некроманту по имени Армаро.
- Кайлем...
Он остановился, устало провел ладонью по лицу.
Глаза болели и слезились, отчего солнце растеклось по небосклону расплавленным золотом.
- Я не ненавижу тебя. Иди уже.
кусочек второй, лет через семь...Кровь шипела и пузырилась, стекая по серому лезвию, впитываясь в металл багровыми, на глазах таявшими узорами. Проклятый меч был голоден. Он с довольным свистом кромсал и нежить, и человеческую плоть, не делая различий и отвоевывая хозяину клочок чистого пространства, куда не было ходу незваным гостям.
Почва под ногами не спешила проседать, несмотря на предательскую сущность этих торфяников – на то, что на картах их предпочитали обозначать белым пятном с пометкой «непроходимая топь»; костяная рукоять как уткнулась в ладонь верным псом в первые моменты боя, так не покидала ее. Пересохшие губы глотнули воздуха и расползлись в нехорошую усмешку: он не умрет сегодня. Близился рассвет. Не к чему умирать.
А затем девка за спиной вскрикнула тоненько, жалобно – совсем иначе, чем причитала о промокших свитках в наплечном мешке, чем в подворотне, где он ее подкараулил, кажется, три жизни назад – и осела на мох с лицом обиженного ребенка. Распахнутые глаза, дрожащие губки и расцветшая маком под ключицей стрела.
Он только глянул искоса и одеревенел, а меч в руках продолжал мерно подыматься и падать, и рубить, отсчитывая взмахами секунды. Только перед глазами стояло тонкое древко, мерно движущееся в такт слабеющему дыханию, да еще заливала сознание глухая вина: кто приволок девчонку на болота, какой глупец решил, что уж ее-то, драгоценную заложницу, не тронет ни меч, ни стрела?
Над горизонтом показался краешек солнца, разрезав алую ленту зари напополам.
Процедив сквозь зубы пару эпитетов в адрес вражеского командира - тот, соблюдая законы Неназываемых, возник метрах в двухста вороньим силуэтом в сочной зелени и поклонился, благодаря за оказанную честь - человек повторил жест, мрачно отметил блеснувшие на солнце плечи рогового лука и, на развороте вкладывая меч в ножны, бросился к недавней пленнице, нынешней спутнице... Она дышала. Она дышала, и на тонких бледных губах не было ни следа крови, как случилось бы, пробей стрела легкие... Предчувствие не подвело: наконечник оказался похож на иглу, такие не рвут, а только жалят.
Обошлось. Отделались испугом, повеселили шутника в черном наряде.
Переломив древко, человек со злостью затопил его в ближайшем озерце воды, а затем осторожно подхватил девушку на руки.
кусочек третий, от сегодняФигура сидящего тонет в темноте. Сполохи призрачного пламени выхватывают детали, изменчивые, противоречащие друг другу – ледяной неподвижный взгляд, но приоткрытые губы - не оставляя иного выбора, кроме как запереть в памяти ночи без сна и ночи, наполненные снами, и, преклонив перед повелителем колено, отчитаться в действиях вверенного ему Легиона.
Слова соскальзывают с языка гладкими бусинами.
Тонкие пальцы подхватывают их, вплетают в узор, за три года обретший собственные жизнь и волю: империя из идеи, из бреда сумасшедшего стала дышащей явью.
Мятеж подавлен примечательно малой кровью – и тем яростнее Орден проповедует близ старой столицы: слишком силен их новоявленный сосед, чтобы головы под клобуками не снедала тревога. Мелисса – вот краеугольный камень их речей; чудовищны лишь деяния чудовища. Но добропорядочные горожане шепчутся, осеняя себя крестом, уже не о том, как государь ходил на кладбище под полной луной и пополнял Легион новобранцами, а о войне с Шазадом и Сальфаджо, о шальной стреле, которая принесет империи развал и смуту, лишив ее правителя или, пуще того, упокоив во сырой земле из нее же поднятого Цербера.
Тонкие пальцы зарываются в спутавшиеся волосы того, кто стоит перед троном.
Цербер поднимает голову, его растравленный долгим расстоянием взгляд обтекает заострившиеся скулы, нос с горбинкой, замирает, застывает в глазах напротив.
- …скрылись в буковых лесах, что повысило вероятность захвата ими ценных заложников, - голос ровен, - миновавших к тому времени границу близ Мариуловых топей. Счел необходимым нарушить приказ, пойдя на перехват…
Еле уловимая пауза. Рука в черных вихрах дрогнула, мазнула по виску, прежде чем вовсе отстраниться.
- Потери?
- Полвзвода.
- Недоговариваешь.
- Они бы не свернули, не выстрели я в девушку. Рана легкая, но задержит в Галлене дня на три.
Память императора рисует веснушчатую девочку, которая вечность назад стояла по колено в снегу и с недоверчивым восторгом любовалась бабочками, танцующими меж голых, черных стволов деревьев. Сотня синих бабочек в цвет ее глаз. Рукотворное чудо, стоившее ему обмороженных рук и месяца жизни: некроманты платят за волшбу больше других.
Он любит ее, эту девочку, которая мечется в Галлеме в лихорадке, которая сейчас сбивает в ногах влажные простыни и хватает за рукав человека, выкравшего ее из дома.
Он не позволит чувствам затмить разум.
- Стоило стрелять сразу, по темноте, не тратя солдат.
В черных глазах мертвеца мелькает понимание, непрошенное и оттого досадное. Досада выгорает, стоит Церберу улыбнуться – как умеет лишь он, отрешенно и озорно одновременно – и протянуть императору бархатный, слабо светящийся мешочек.
- На звон мечей слетелись любопытствующие.
- Это? – с искрой живого интереса.
- Фея. Которых «не существует». По вашим словам.
И, конечно, ничего не понятно.
А я все равно пишу: они требуют.
по хронологии кусочек первый- Не оглядывайся.
Запекшиеся губы не столько прошептали, сколько выдохнули. Говорить не хотелось, и тем более не хотелось вматриваться в восковое лицо человека, для которого замученное криками и дымом горло просипело сейчас эти слова. Он боялся не совладать с собой, если Армаро, походящий на собственный призрак, напомнит жестом, взглядом, самым своим болезненным видом - как всегда после волшбы, но троекратно сильнее - о том, что произошло. Cлишком легко представлялось, как хрустнут под рукой по-птичьи тонкие кости, если дать волю чувствам... Он не желал терять последнее, что имел.
- Не оглядывайся. В дыму ничего не разглядеть.
Да и нет там ничего. Если кому и посчастливилось схорониться от духов, они испустили последнее дыхание под обломками. Прославленные в песнях белые стены Мелиссы не пережили ворожбы некроманта, рассыпались в крошку и щебень, подтвердив в который раз, что прекраснейшие города возводятся на костях. Он видел, как сложилась, точно карточный домик, церковь, несмотря на всех своих святых покровителей; как бежали, падали, поднимались и вновь бежали люди, надеясь уцелеть - чтобы, вновь упав, подняться уже не совсем людьми: гримасу одержимости Кайлем теперь не спутает ни с чем. Он видел, как существо, надевшее кожу его матери, хохотало, путаясь в собственных внутренностях. Он мог лишь стоять и смотреть, и стирать в кровь руки, работая над веревками, потому что солдаты, вязавшие его к столбу, знали свое дело.
Служители Ордена, явившиеся на легконогих сейвалунских вороных точно к тому моменту, когда живых на площади оставалось двое, тоже знали свое дело: нести свет и уничтожать зло, совмещая одно с другим, для чего к любому отряду приписывался огненный маг. Зло находилось перед ними в образе пошатывающегося подростка, чьим единственным отличием от сверстников был слишком чуткий, слишком опасный Дар, теперь сорвавшийся с цепи...
- Иди, не оглядываясь, - перед глазами стояло лицо матери с ее усталыми глазами. Он ухватил Армаро за шкирку и грубо поставил на ноги. - Ты на ровном месте спотыкаешься.
...Маг тогда стал первой брешью в кольце, которым обступили некроманта. Церковник плел заклинание и не сумел остановить возникший из темноты клинок. И Кайлем убил - чувствуя лишь холодное удовлетворение, когда сталь на треть вошла в тело. Действие - любое действие, сама способность изменять - пьянила радостью после вынужденного безучастного наблюдения. Она сдвинула границы возможного, позволила прорваться сквозь строй черных латников и оставить город в языках пламени, взвившихся с тела погибшего мага. Спасла жизнь некроманту по имени Армаро.
- Кайлем...
Он остановился, устало провел ладонью по лицу.
Глаза болели и слезились, отчего солнце растеклось по небосклону расплавленным золотом.
- Я не ненавижу тебя. Иди уже.
кусочек второй, лет через семь...Кровь шипела и пузырилась, стекая по серому лезвию, впитываясь в металл багровыми, на глазах таявшими узорами. Проклятый меч был голоден. Он с довольным свистом кромсал и нежить, и человеческую плоть, не делая различий и отвоевывая хозяину клочок чистого пространства, куда не было ходу незваным гостям.
Почва под ногами не спешила проседать, несмотря на предательскую сущность этих торфяников – на то, что на картах их предпочитали обозначать белым пятном с пометкой «непроходимая топь»; костяная рукоять как уткнулась в ладонь верным псом в первые моменты боя, так не покидала ее. Пересохшие губы глотнули воздуха и расползлись в нехорошую усмешку: он не умрет сегодня. Близился рассвет. Не к чему умирать.
А затем девка за спиной вскрикнула тоненько, жалобно – совсем иначе, чем причитала о промокших свитках в наплечном мешке, чем в подворотне, где он ее подкараулил, кажется, три жизни назад – и осела на мох с лицом обиженного ребенка. Распахнутые глаза, дрожащие губки и расцветшая маком под ключицей стрела.
Он только глянул искоса и одеревенел, а меч в руках продолжал мерно подыматься и падать, и рубить, отсчитывая взмахами секунды. Только перед глазами стояло тонкое древко, мерно движущееся в такт слабеющему дыханию, да еще заливала сознание глухая вина: кто приволок девчонку на болота, какой глупец решил, что уж ее-то, драгоценную заложницу, не тронет ни меч, ни стрела?
Над горизонтом показался краешек солнца, разрезав алую ленту зари напополам.
Процедив сквозь зубы пару эпитетов в адрес вражеского командира - тот, соблюдая законы Неназываемых, возник метрах в двухста вороньим силуэтом в сочной зелени и поклонился, благодаря за оказанную честь - человек повторил жест, мрачно отметил блеснувшие на солнце плечи рогового лука и, на развороте вкладывая меч в ножны, бросился к недавней пленнице, нынешней спутнице... Она дышала. Она дышала, и на тонких бледных губах не было ни следа крови, как случилось бы, пробей стрела легкие... Предчувствие не подвело: наконечник оказался похож на иглу, такие не рвут, а только жалят.
Обошлось. Отделались испугом, повеселили шутника в черном наряде.
Переломив древко, человек со злостью затопил его в ближайшем озерце воды, а затем осторожно подхватил девушку на руки.
кусочек третий, от сегодняФигура сидящего тонет в темноте. Сполохи призрачного пламени выхватывают детали, изменчивые, противоречащие друг другу – ледяной неподвижный взгляд, но приоткрытые губы - не оставляя иного выбора, кроме как запереть в памяти ночи без сна и ночи, наполненные снами, и, преклонив перед повелителем колено, отчитаться в действиях вверенного ему Легиона.
Слова соскальзывают с языка гладкими бусинами.
Тонкие пальцы подхватывают их, вплетают в узор, за три года обретший собственные жизнь и волю: империя из идеи, из бреда сумасшедшего стала дышащей явью.
Мятеж подавлен примечательно малой кровью – и тем яростнее Орден проповедует близ старой столицы: слишком силен их новоявленный сосед, чтобы головы под клобуками не снедала тревога. Мелисса – вот краеугольный камень их речей; чудовищны лишь деяния чудовища. Но добропорядочные горожане шепчутся, осеняя себя крестом, уже не о том, как государь ходил на кладбище под полной луной и пополнял Легион новобранцами, а о войне с Шазадом и Сальфаджо, о шальной стреле, которая принесет империи развал и смуту, лишив ее правителя или, пуще того, упокоив во сырой земле из нее же поднятого Цербера.
Тонкие пальцы зарываются в спутавшиеся волосы того, кто стоит перед троном.
Цербер поднимает голову, его растравленный долгим расстоянием взгляд обтекает заострившиеся скулы, нос с горбинкой, замирает, застывает в глазах напротив.
- …скрылись в буковых лесах, что повысило вероятность захвата ими ценных заложников, - голос ровен, - миновавших к тому времени границу близ Мариуловых топей. Счел необходимым нарушить приказ, пойдя на перехват…
Еле уловимая пауза. Рука в черных вихрах дрогнула, мазнула по виску, прежде чем вовсе отстраниться.
- Потери?
- Полвзвода.
- Недоговариваешь.
- Они бы не свернули, не выстрели я в девушку. Рана легкая, но задержит в Галлене дня на три.
Память императора рисует веснушчатую девочку, которая вечность назад стояла по колено в снегу и с недоверчивым восторгом любовалась бабочками, танцующими меж голых, черных стволов деревьев. Сотня синих бабочек в цвет ее глаз. Рукотворное чудо, стоившее ему обмороженных рук и месяца жизни: некроманты платят за волшбу больше других.
Он любит ее, эту девочку, которая мечется в Галлеме в лихорадке, которая сейчас сбивает в ногах влажные простыни и хватает за рукав человека, выкравшего ее из дома.
Он не позволит чувствам затмить разум.
- Стоило стрелять сразу, по темноте, не тратя солдат.
В черных глазах мертвеца мелькает понимание, непрошенное и оттого досадное. Досада выгорает, стоит Церберу улыбнуться – как умеет лишь он, отрешенно и озорно одновременно – и протянуть императору бархатный, слабо светящийся мешочек.
- На звон мечей слетелись любопытствующие.
- Это? – с искрой живого интереса.
- Фея. Которых «не существует». По вашим словам.
-
-
20.04.2010 в 00:38Хорошо, что "выдираешь" и описываешь. Жаль только, что редко. То, что нет цельной картины, даже интересно - можно строить предположения и пытаться заполнять лакуны собственными домыслами. И потом, когда-нибудь, увидеть, наконец, как фрагменты мозаики сложатся в картину...
-
-
22.04.2010 в 07:44Если тебе попадалась на глаза манга "Dogs", то вот ее автор как раз играется с мазаикой... каждый чептер там что-то открывает, но еще больше оставляет недосказанного. Кстати, советую, вроде сенен, но очень, очень красивый по графике, плюс фэндом по нему хороший.))
можно строить предположения и пытаться заполнять лакуны собственными домыслами
о... *облизнулся*
черт. у меня есть не столь безобидный кинк. с детства.
я обожал узнавать, что люди думают. ^___^
поделишься?
Жаль только, что редко.
Мне самому жаль. Наверное, корень в собственной лени. Я прихожу, занимаюсь своими делами и вдруг понимаю, что сил на творчество не остается. Что если еще хоть что-то отдам, истончусь до невесомости... =__=