Посторонним В.

[tamashii-no-hanyo]

Хандра. Посему я превратился в раздражительного гада. Родичи лишний раз не заходят в комнату, потому что видеть устремленный на тебя взгляд из репертуара "пойди и сдохни" никому не хочется. Не знаю, сколько это продлится, но знаю, что температура не добавляет мне жизнерадостности.
Погода соответствует, превратив небеса в точную копию царства Келемвора. Зацените это серое на сером:



На таком фоне переводил я нечто мрачное и депрессивное. И бессмысленное.
Зато перевод совершался в гармонии с самим собой.
Не жалуйтесь, что не предупредил.

Название: Край пустыни
Автор: Ariel
Переводчик: Shii
Жанр: берегись, народ, ангст идет
Герои: Энтрери
Предупреждение: по тексту будут отвратительно пафосные красивости, ибо автор нещадно по Энтрери каваится, просьба не кривиться и попросту не обращать внимание; также, когда я говорю ангст - это значит ангст, с добавлением горы трупов.

Человек стоял у края пустыни Калимы, громадной песчаной пустоши, изредка оживляемой небольшим валуном либо чахлым кустом. На горизонте собирались грозовые тучи, собираясь в черное воздушное море, готовое раскатиться волнами по небосклону. Серый день и серое небо прекрасно гармонировали с тем, что Артемису Энтрери представлялось серыми дюнами, серыми кактусами и серым человеком.

Мысль вызвала усмешку, но это описание скорее соответствовало действительности, нежели нет. Его рваный плащ был сер, того же цвета были глаза и сталь его любимого кинжала. Более того, сейчас даже разум его был бесцветен, пуст и однообразен, как эта пустыня, бегущая в три стороны.

Почерневшие небеса пронзило молнией, в отдалении ударил гром. Дожди были редки в этой местности, грозы – еще более редки и несли на своем пути разрушения. Ассасин со вздохом обернулся к придорожному городку, зная, что ему придется задержать свой отъезд. Калимпорт находился на той стороне пустыни, и, по иронии судьбы, Энтрери снова добирался к нему через южный тракт. Мальчиком девяти лет он предпринял это путешествие, не видя иного выбора, и теперь, десятилетиями позже, совершал тот же путь по той же причине. Калимпорт был единственным местом, которое – с очевидными допущениями – он мог назвать домом.

Приграничный городок, по единственной улице которого Энтрери сейчас шагал, находился несколькими милями южнее Мемнона, последняя остановка для тех, кто рискнул встретить жестокую жару и солнце калимпортского тракта. Этот чумазый городишка представлял собой немногим большее, чем собрание таверн и лавок с вкраплением жилых домов, чьи оконца и крыши были забиты пылью. Ассасин не стал запоминать его названия; поселение было недавним и не тем, в котором он бывал раньше. Так же он не побеспокоился запомнить названия старой таверны, где остановился. По сути, его больше ничего не беспокоило, в абсолюте – ни потеря меча, ни отросшие волосы, ни щетина, готовая превратиться в бороду. Ничего из этого не имело ни смысла, ни цели – и не стоило усилий.

Энтрери из чистой привычки сел за угловой столик и заказал пива. По помещению разлились тени, насытив собой углы и накрыв столы. Загрохотал гром, сотрясая столы и позванивая кружками, заставив ассасина нахмуриться. Теперь возросла опасность встретить зыбучие пески. Голоса – шепот и гул посетителей – стали громче, отмечая тревогу, в которую погрузила караванщиков и торговцев вспышка природного гнева. Тем не менее, Энтрери не обращал на них внимания и продолжал вглядываться в поставленный перед ним напиток. Возможно, поэтому он не сразу заметил, когда самый громкий из голосов обратился к нему:

- Парень, ты за нашим столом. Эй! Я к тебе обращаюсь!
Энтрери оторвал взгляд от темного янтарного пива и посмотрел на грузного человека, нависшего над ним.
– Извините?
Мужчина, чей шестифутовый рост дополняла впечатляющая масса тела, сердито уставился на ассасина.
- Я сказал, ты занял наш стол. Здесь мы сидим.
Ассасин бросил взгляд ему через плечо, заметив еще троицу мужчин, покрытых пылью и потом. Энтрери подумал о впустую потраченном времени и силах.
- Найдите другой. Здесь полно свободных.
Задиристый малый наклонился - довольно, чтобы прокисшая вонь его дыхания ударила в нос Энтрери. В черной неопрятной бороде поблескивали капли эля, а в передних зубах виднелись застрявшие кусочки мяса.
– Ты не канаешь, куда ввязался.

Безотчетно Энтрери оценил их мечи – второсортной стали и не лучшей работы. Он поднял глаза на людей, рассматривая их с позиции силы, опыта, сноровки. И все же пустое бахвальство этих отбросов оставило его равнодушным. Его гордость была не задета. Схватка была ему безразлична: она ничего не доказала бы, была бесполезна и не принесла бы ни грана удовольствия.

Головорез выпрямился во весь свой громадный рост, но отстраненный взгляд его противника не вписывался в привычный сценарий.
- Двигай, - прорычал он теперь уже с напускной бравадой, – Или тебя подвинем мы.

На улице с грохотом ударилось об стену тележное колесо – нарушив внезапно воцарившуюся в таверне тишину. Все взгляды обратились в их угол, люди за соседними столами встали и отсели подальше. Энтрери подавил вздох, столь глубокий, словно в его грудной клетке разместилась равнина Фуги.

- Прекрасно, - сказал ассасин, поднявшись и вытащив знаменитый кинжал. Когда вид клинка не вызвал ни искры узнавания в глазах мужчин, Энтрери понял, что отсутствовал слишком долго, - Покончим с этим, чтобы я мог вернуться к той безвкусной снеди, которую предлагает это заведение.

Трое из ларца, стоящие подальше, рассмеялись – в глухом смехе мешался скепсис с нервозностью. Тени, заполнившие помещение, расцвели позади Энтрери, обняли его черными лепестками. Прохладный ветерок колыхнул отросшие пряди – дуновение ночи, которая давно его усыновила. Он мог соскользнуть в прошлое, исчезнуть в единственном стремительном движении и по рукоять погрузить кинжал в спину ближайшего из болванов.

Разбойная мелочь переминалась с ноги на ногу, видимо, почувствовав в одиноком путнике перемены. Главарь вытащил меч.
- Хорошо. Сам напросился.

Остальные трое также потянули клинки из ножен, окружая ассасина. Вспышка молнии пробилась сквозь запертые ставни, на мгновение осветив комнату — так, что Энтрери увидел страх, затекший в их зрачки. Затем зачинщик атаковал, рубанув в грудь. Ассасин отразил удар кинжалом, отбросив клинок в сторону, и метнулся вперед. Он ухватился за свободное запястье, одним быстрым движением заломил руку и ступил противнику за спину. Человек вскрикнул, когда его локоть пронзила боль выворачиваемого сустава, и в секунду превратился для Энтрери из врага в удобный щит.

Следующий из стервятников поколебался, и нападение захлебнулось, не докатившись до цели. Ассасин толкнул главаря в оставшихся двоих, на время их заняв. Прежде замерший кинулся на убийцу, целясь тому в плечо. И снова ассасин отвел клинок кинжалом, и снова устремился вперед. Впрочем, на сей раз его рука впечаталась в солнечное сплетение, высвобождая всю силу удара и движения в грудь противника. Мужчину отбросило назад, он с грохотом врезался в стол и упал, уронив меч. Энтрери подхватил клинок точно вовремя, чтобы отразить нападение двух оставшихся противников.

Один из которых ринулся прямо на убийцу, тогда как его товарищ попробовал зайти со спины. Энтрери остановил колющий удар первого, перехватив его кинжалом у крестовины. Он вывернулся, оттолкнув чужую руку с клинком – оставив противника без прикрытия и обрушив на него шквал ударов. За тот миг, покуда разум человека осознавал боль и выражал ее криком, Энтрери взмахнул мечом, рубя его сперва по левой руке, затем по правой. Еще один взмах – ассасин оставил глубокую рану под левым коленом. Когда человек завопил и пошатнулся, Энтрери отступил на шаг и вонзил клинок ему в живот.

Ощутив позади чужое присутствие, Энтрери обернулся и изобразил обоими клинками двурукую комбинацию защитных блоков и разящих ударов, которые дождем сыпались на лицо, шею и грудь его неудачливого противника. Тело того начали покрывать мелкие и глубокие разрезы – тем больше, чем дольше ассасин играл с ним, одновременно отражая удары кинжалом и нанося их мечом. На мгновенье Энтрери вышел из своей апатии, заметив своеобразную красоту: удары были столь быстры и согласованны, что обретали ритм, превращались в песню звенящей стали. Заключительным поворотом запястья ассасин перерезал подонку горло и усмехнулся, глядя, как тот сполз на пол. Однако секундное удовлетворение тут же проглотила угнездившаяся в груди пустота.

К этому моменту пришел в себя главарь. Однако, прежде чем он смог встать на ноги, Энтрери шагнул навстречу и, занеся меч над головой, опустил мощным ударом, раскроившим мужчине череп. Это оставляло того, чей клинок столь хорошо послужил Энтрери — сбледнувшего с лица мерзавца, которого трясло от ужаса. Он закричал и бросился на ассасина, по-видимому, стараясь компенсировать свою трусость выдающейся глупостью. Энтрери держал кинжал на уровне груди – в самой удобной позиции, чтобы блокировать неумелый замах, а затем лишь выставил меч вперед и позволил противнику на него насадиться.

В отвращении от бесполезности этих смертей, Энтрери выдернул меч из тела, предоставив трупу упасть на пол. Ассасин обвел взглядом таверну, определяя, нет ли иных охотников присоединиться к бравым молодчикам в посмертии. Удовлетворившись увиденным, он швырнул плохо сбалансированный меч на последнюю жертву и подвел итоги, обозревая четыре трупа с их остеклелыми глазами. Главарь лежал с раззявленным ртом и гримасой вечного ужаса на лице, по его лицу со лба к уху стекала кровь. Один задира еще издал какой-то булькающий звук, выгнувшись в спине и едва не оторвав ее от пола, прежде чем снова рухнуть. Изнутри другого сочилась кровь, перемешанная с желчью, наполняя помещение резким, кислотным запахом. Живот последнего из разбойников был разодран, обнажая розовые и серые ткани, которые вызывали в памяти ассасина свиные внутренности.

Зрелище вызвало бы у большинства людей кошмары, но Энтрери не чувствовал ничего. Ни ярости и гордости, ни вины и боли. Казалось, его душа давно оставила тело и где-то в Мензоберранзане запуталась в паучьей сети. Конечно, недруги заявили бы, что он с начала своей карьеры был бездушен, но ассасин никогда не испытывал столь полного ощущения внутренней пустоты.

Одно и то же. Всегда. Клинки и кровь, излишнее самомнение и смерть. Под землей или на ней, люди или дроу, всё сводилось к одному. Был ли во всем этом смысл, от первого совершенного им убийства до истребления этой кучки отребья? Стремление к власти, отвоеванный у судьбы ломоть благ? Заработанная репутация или приобретенные умения – это всё не имело значения, и весь Мензоберранзан был тому примером.

Но что еще Энтрери оставалось, тогда или сейчас? Весь этот злосчастный мир был полон всё тем же: бессчетными и жалкими головорезами, лжецами и убийцами. Ни смерть их, ни жизнь не имела значения, и ни Энтрери, ни кого-либо еще не заботило, что они стали покромсанными трупами. О каком смысле могла идти речь?

С этим вопросом жизнь Энтрери— вся протяженность его существования— развернулась перед ним, но не петляющей дорогой без конца, а ровной, бесплодной пустыней, сходной с той, что поджидала снаружи. Бездорожье, километры камней и горячего песка, среди которых затаились невидимые ловушки и зыбучие пески. Пустошь, в которой либо умираешь, либо живешь.

Ассасин прогнал эти мысли, не находя и не ожидая найти ответа, и поднял свой опрокинутый стул. Его пиво все еще стояло на столе, уцелев в хаосе схватки, так что Энтрери сел на прежнее место и рассеянно пригубил. Его взгляд упал на пол, и все время – пока не показалось дно - он наблюдал, как кровь впитывалась в дерево.